При этом речь шла не о зауми, не о почти обесценивающих смысл играх с формой, а о текстах, где есть детализированные, так сказать, классические описания видимого и слышимого мира. Тут хороший сайт Описывая, художник как будто бы ощущает — сознательно или бессознательно — недостаточность складывающейся картины и добавляет к ней своего рода «двадцать пятый кадр», призванный заставить читателя разом почувствовать именно тот перелив или изгиб, который здесь же изображается с помощью множества слов. Случаи манифестации иконического анализировались в стихотворениях Б. Пастернака «Поэзия» (1922), «В больнице» (1956) и О. Мандельштама «Клейкой клятвой липнут почки…» (1937).

Доклад был посвящен семантическим преобразованиям в поэтической речи, которые возникают при перестановке слов в высказывании. Речь шла о конструкциях, образованных перемещением слов при изменении их лексико-морфологических признаков и синтаксических связей. М. Н. Эпштейн назвал это явление анафразированием. Задачей же сообщения А.Г. Степанова было перевести разговор о речевых трансформерах из лингвистики в поэтику. В этом отношении особого внимания заслуживает поэзия современной поэтессы Веры Павловой. Она часто открывает стихотворение параллелизмом-двустишием, построенном на двойном лексическом повторе с обменом синтаксическими функциями:

Мне с тобой хорошо даже там, где мне плохо.

Мне без тебя плохо даже там, где мне хорошо.

Плавность, с которой нежность переходит в страсть.

Резкость, с которой страсть переходит в нежность,

или использует синтаксический параллелизм с частичной антонимизацией сходных элементов:

Твоя хладность – как грелка аппендициту.

Твоя страстность – как холециститу лед.

Эпос – опись имущества.

Драма – его раздел.

По мысли Степанова, проанализировавшего целую серию текстов Павловой, лексико-семантический контраст в условиях синтаксического тождества отчетливее выявляет парадоксальность жизненных ситуаций. Там, где параллелизм фиксирует общее в разном, его обращенная или антонимическая формы выявляют несходное в общем. Таким образом, перестановка слов, выступая инструментом остранения, не только порождает неожиданные метафоры, но и служит средством создания драматического или комического эффекта.

После доклада состоялась презентация сборника, посвященного памяти Н.А. Кожевниковой, — «Лингвистика и поэтика: преодоление границ». Этот сборник выпущен в 2008 году совместно Институтом русского языка им. В.В. Виноградова РАН и Тверским государственным университетом. О том, как шла работа над сборником, рассказали его редакторы — А.Г. Степанов и Л.Л. Шестакова. Затем все желающие поделились своими воспоминаниями о Н.А. Кожевниковой. Особенно запоминающимися были выступления Е.В. Джанджаковой и Е.Ю. Кукушкиной.

Прежде всего докладчик рассказал об истории создания этой главной стихотворной книги Пастернака, особо отметив, что по ощущению самого поэта, она писалась сама собой, как будто кто-то свыше продиктовал ее. Иванов сказал, что естественность стихотворного письма Пастернака требует, чтобы это его произведение анализировалось в процессе медленного чтения без излишнего терминологического аппарата. Этой книгой Пастернака, по мнению Иванова, открывается «мирской» период русского поэтического языка. В то же время индивидуальный стиль поэта определяется и тем свойством, что в его основе лежит музыкальная импровизация, которая была свойственна Пастернаку-музыканту.

Далее академик проанализировал несколько стихотворений книги с точки зрения синтаксического строения. Он отметил «обычные», но в то же время сложные синтаксические периоды в стихотворениях «Про эти стихи», «Определение поэзии» и «Определение творчества», «Гроза, моментальная навек». Особое внимание он обратил на ритмико-синтаксическое строение стихотворения «Заместительница», которое представляет собой два сложноподчиненных предложения, написанных разными размерами. При анализе текста «Гроза, моментальная навек» Иванов специально отметил его начальную метафору, необычную для времени написания стихотворения: Снявши шапку, / Сто слепящих фотографий / Ночью снял на память гром. В «Определении поэзии» Пастернака докладчик выделил ведущую звуковую тему «звезды», в «Определении творчества» увидел особый визуальный образ, связанный с Бетховеном.

Особое внимание слушателей привлек анализ заключительной строфы стихотворения «Про эти стихи», содержащей целый ряд конструкций с «как», каждая из которых может быть проинтерпретирована по-разному. Ср.:

Пока в Дарьял, как к другу, вхож,

Как в ад, в цейхгауз и в арсенал,

Я жизнь, как Лермонтова дрожь,

Как губы в вермут, окунал.

Свои параллельные интерпретации этого четверостишья предложили присутствующие в зале Т.В. Цивьян и Т.М. Николаева.

В заключение Вяч. Вс. Иванов ответил на множество вопросов, существо которых можно свести к следующему: (1) Как соотносится поэтический синтаксис Пастернака с синтаксисом разговорной и внутренней речи? (2) В чем особенность звуковой организации стихотворений Пастеранака, в частности, системы его аллитераций? (3) Действительно ли ведущим тропом в стихотворениях Пастернака является метонимия, а не метафора?

В дискуссии приняли активное участие Т.В. Цивьян, Т.М. Николаева, Т.М. Левина, Г.В. Векшин, Н.А. Фатеева, С.В. Чебанов и другие.

В начале доклада В. В. Аристов уточнил понятие Idem-forma. Он сказал, что в узком смысле термин возник в процессе разработки понятий и терминологии поэтики метареализма и был призван описать тенденции в современной поэзии, в широком смысле – как попытка развития классических понятий, например, таких, как «внутренняя форма» (А. Потебня, Г. Шпет и др.). Idem-forma может пониматься как фигура поэтического изображения (и элемент нового миропонимания), в котором создается эффект отождествления с другим и в другое, когда единичное, уникальное раскрывается через множественное. Одна из задач в методе Idem-forma – описать явления, выходящие за рамки традиционно понимаемых «заимствований», реминисценций, аллюзий и т.д. В частности, метод может быть применен к сопоставлению известных литературных произведений.
При сравнении указанных стихотворений Блока и Ахматовой В. В. Аристов отметил множественные совпадения: лирический сюжет расставания; воспроизведение ситуации, которая обозначена, как «шутка» («Задыхаясь, я крикнула «Шутка» — «Превратила все в шутку сначала»); «финализм» ситуации в последних строфах («Если только уйдешь, я умру» — «Неужели и жизнь отшумела…»); стихотворный размер: трехстопный анапест; система рифмовки: abab («женские»-«мужские» рифмы); соответствие первых строф (скрытый сюжет «о шали»); начало первых строк с глагола в прошедшем времени без местоимения («сжала» — превратила»), одинаковое число слов – 5, созвучия «вуалью» — «сначала»; система общих движений «внутреннего пластического театра»; глагольная наполненность, превышающая «норму» и т.д. 
Далее докладчик рассмотрел несколько уровней «внешних оболочек» аттракций и совпадений, окружающих собственно тексты изучаемых произведений. К ним можно отнести: воздействия имени поэта на смысловые и звуковые притяжения в контексте различных звуковых и смысловых аллюзий и тему «шахматной партии» Блока и Ахматовой (звуковое обозначение темы «Ахматова и Шахматово», формула «смерти сероглазого короля», «шахматы» (персидск.) – «смерть короля»); фактологию встреч Ахматовой и Блока (история «неромана»); «действо о шали», художественные взаимовоздействия в треугольнике Блок-Ахматова-Мандельштам, изменение образа «покрывала»: от вуали, скрывающей голову и лицо лирической героини к «сорванному платку» в стихотворении Мандельштама «Кассандра», посвященного Ахматовой и к обсуждаемому стихотворению Блока, где платок уже дан как «мирской атрибут»; муза Блока и муза Ахматовой, сопоставление стихотворений Ахматовой «Музе» и Блока «К музе»; взаимовлияние стилей Блока и Ахматовой (Блок использует стилистические черты Ахматовой в своем стихотворении).
Затем В. В. Аристов привел матрицу Idem-forma, т. е. квадратную таблицу чисел, которая призвана передать характер взаимовлияния двух произведений. В первую очередь он рассмотрел диагональные элементы, выражающие черты общности. Выделены следующие признаки: 1 — стихотворный размер, 2 — количество стоп, 3 – количество строф, 4 – система рифмовки, 5 – наличие одинаковых (или сходных) рифм в двух стихотворениях, 6 — сюжет (условный) стихотворения, 7 – количественные признаки первой строки, 8 – глагольная насыщенность стихотворения: a11=1 – оба стихотворения написаны анапестом, a22=1 (трехстопный анапест), a33=0.75 (3 строфы в стихотворении А и 4 строфы в стихотворении Б), a44=1 (одинаковая система рифмовки), a55=0.15; a66=1; a77=0.75; a88=0.75. В заключение профессор обсудил общую проблему «синтеза Idem-forma», в котором отдельные произведения не исчезают при взаимодействии (как «в химическом синтезе»), но усиливают и выявляют свою уникальность.
[Валерий Галечьян. Поэтический отчет о семинаре]

Докладчики заявили, что в настоящее время можно говорить о целесообразности смены господствовавшего два века экономического детерминизма языковым. Язык может выступить средством организации практического действия, ориентированного на непреходящие ценности – жизнь вечную. Переориентация на языковой детерминизм приведет к восстановлению христианской логологии и осмысленно организованного мира. По их мнению, в рамках концепции языкового детерминизма актуальной является задача исправления имен в культурно освоенных и порождения имен в культурно неосвоенных сферах. В русской культуре неосвоенной сферой является недобровольное сотрудничество людей (от совместной уборки подъезда до написания конституции и выборов президента). Отталкиваясь от представления В. фон Гумбольдта об [органическом] языке как «организме, который говорит человеком», докладчики высказали предположение, что, во-первых, органический язык является выражением души народа по И. Г. Гердеру; во-вторых, правильно осознаются только реалии, описанные на органическом языке; в-третьих, любые закономерности органического языка отражают закономерности бытия. Все эти утверждения, по мнению В. А. Найшуля и С. В. Чебанова, в полной мере относятся к сфере недобровольного сотрудничества людей, поскольку обслуживающий ее язык не является только профессиональным, а совмещает в себе качества народного, управленческого и научного подъязыков. При этом из вышеперечисленных утверждений вытекают эксплицитные ограничения на идеологическую и реформаторскую деятельность властей, и на их основании формируется новая дисциплина – лингвосоциология, изучающая закономерности социальной жизни через закономерности языка.
Современное состояние русского языка в сфере недобровольного сотрудничества людей является проявлением болезней, указанных еще А. С. Пушкиным «…ученость, политика и философия еще по-русски не изъяснялись…». В связи с этим ныне актуально создание русской изящной политической словесности, обслуживающей эту сферу, – совершенной эстетически, когнитивно, деятельностно и эмпатически (красиво, правильно, точно и уместно). Двигаться к изящной политической словесности можно, работая с глубинными и поверхностными языковыми структурами.
В области глубинной семантики такой работой будет выявление рефрена (повторяющегося полиморфического множества) ядерных социальных институтов, а в области глубинной синтактики – работа с паркетами институтов, фреймами, ядерными структурами предложений и созданием формальных переопределенных текстов (каждый компонент которых входит в несколько независимых структур текста). На поверхностном уровне это исправление имен: работа с русскими символическими словами, обладающими метафорическим и метонимическим потенциалом (напр., Земля – Народ – Люди – Человек), разделение того, что представляется синонимами (Царь – Государь, Отечество – Отчизна – Родина), точный транскультурный перевод (напр., максима «Invisible hand» великого английского экономиста А.Смита переводится знаменитой русской максимой XIX века «Бог цену строит») и т.д. 
Докладчики рассказали, что взаимодействие семантики и синтактики на глубинном и поверхностном уровне описывается симплексами и веерными матрицами, приведенными в «Букваре Городской Руси» и его «Атласе», которые созданы в Институте национальной модели экономики.
В заключение они подчеркнули государственную значимость работы над изящной политической словесностью, перефразируя известное высказывание Конфуция и сделав его из негативного позитивным: «Если имена правильны, то слова имеют под собой основания. Если слова имеют под собой основания, то могут осуществляться дела. Если осуществляются дела, то процветают ритуал и музыка. Если процветают ритуал и музыка, наказания применяются надлежащим образом. Если наказания применяются надлежащим образом, народ знает как себя вести». И наступает процветание…
[Валерий Галечьян. Поэтический отчет о семинаре]

В докладе рассматривалась система метафор романов А. Платонова «Счастливая Москва» и «Чевенгур». А. Н. Баранов отметил, что для анализа метафорики была использована когнитивная и дескрипторная теория метафоры. Все собранные контексты употребления метафор систематизированы в базе данных, что дало возможность провести статистический анализ материала. В результате в романах выявлены три кластера (группы) метафорических моделей — метафоры ЖИВОГО, НЕЖИВОГО и метафоры ПРОСТРАНСТВА. По мысли докладчика, система метафор в романах направлена на создание гармонии в восприятии природы и человека через осмысление последнего как естественной части природы, с одной стороны, и понимание природы как проявления живого и разумного начала — с другой. Анализ метафорики показывает, что в концептуальной сфере в романе «Чевенгур» наиболее существенны два концентра — «человек» и связанные с ним категории и феномен «коммунизм-социализм». Человек как одна из центральных понятийных категорий А. Платонова не существует для Платонова вне природы и мира. Противоречие между человеком и миром снимается художественной стратегией использования метафор, позволяющей воспринимать человека через призму мира, а мир — через образ человека. Феномен «коммунизма-социализма» встраивается в эту концептуальную систему как объект мысленного эксперимента, цель которого оценить способность новой идеологии так преобразовать человека и общество, чтобы снять противоречие между человеком и окружающим его миром. Сюжет романа однозначно указывает, каковы перспективы нового преобразования общества, человека и мира.

В дискуссии по докладу приняли живое участие Н. В. Злыднева, О. В. Евтушенко, З. Ю. Петрова, Н. А. Фатеева, Е. Ковачич, В. В. Аристов и другие.

Профессор отметил, что инициатором дискуссии был Максим Горький, который и ранее нередко отмечал случаи искажения русского языка в произведениях таких авторов, как Ф. Гладков, А. Белый, Ф. Панферов, в борьбе за чистоту «классического языка». В первой половине 1930-х гг. на фоне канонизации соцреализма тон дискуссии резко изменился. «Литературная газета» начала упрекать оппонентов (О. Форш, М. Шагинян, Л. Якубинского, Ф. Панферова и др.) в стихийности и произвольном использовании языкового материала. 1934-ый год был поворотным пунктом в советской языковой политике и в развитии русского литературного языка. Каковы были последствия спора о языке? Х. Гюнтер считает, что стал формироваться пуристский дискурс загрязнения/очищения, перекликающийся с дискурсом борьбы с «общественными вредителями». В это время любая стилистическая амбивалентность подозревалась в «протаскивании идеологической контрабанды». «Устная» гоголевская линия русской литературы (орнаментальная проза, сказ, фоноцентризм) должна была уступить место «простоте и ясности» (псевдо)пушкинского слова, образцом которого служил язык публицистики. Культ классики вытеснял язык революции. Впоследствии все произведения советской литературы были подвергнуты стилистическому «совершенствованию», в котором прежде всего принимали участие сами авторы. Ярким примером такого «совершенствования» могут служить, по мнению докладчика, многочисленные редакции романа Глакова «Цемент». В заключение Ханс Гюнтер привел еще один любопытный факт, а именно, что Роман Якобсон в статье, опубликованной в 1934 г. на немецком языке в пражском журнале Slavische Rundschau, безоговорочно высказался за борьбу с «оползнем языковой нормы», очевидно, недооценивая опасные импликации дискуссии, которая представляла собой прелюдию к борьбе с формализмом и натурализмом 1936 г.
Доклад немецкого профессора вызвал оживленную дискуссию, в которой приняли участие О.Г. Ревзина, В.З. Демьянков, М.Ю. Михеев, С. Бирюков, Н.А. Фатеева, Н.В. Перцов, Н.В. Злыднева и др.